Стр. 32-43 Пионер 1955 №1 (Первая ленинская листовка, Через «Пустыню отчаяния», Вышиватель)

Стр. 32-43 Пионер 1955 №1 (Первая ленинская листовка, Через «Пустыню отчаяния», Вышиватель) - ЧИТАТЬ

Онлайн советские журналы

ПЕРВАЯ ЛЕНИНСКАЯ ЛИСТОВКА

В конце декабря 1894 года рабочие Семянниковского завода в Петербурге узнали, что им опять задержали жалованье и к празднику денег они не получат. Дома ждали голодные семьи. Сотни женщин и детей теснились у ворот завода на тридцатиградусном морозе. Прождав бесплодно несколько часов, трёхтысячная толпа рабочих отправилась к конторе. В окнах было темно. Никто не вышел к рабочим. Измученные, озлобленные люди дошли до крайности. Толпа бросилась к дому управляющего заводом и подожгла его. Зазвенели стёкла в проходной, с ворот сорвали и сбросили на землю двуглавого орла — литой чугунный царский герб.

ПЕРВАЯ ЛИСТОВКА. Ф. Голубков.

Заводская администрация вызвала пожарную команду, полицию, казаков. Пожарные направили на толпу ледяные струи воды. Полицейские и казаки нагайками разгоняли рабочих, но они не расходились. Только в одиннадцатом часу ночи рабочим всё же стали выдавать жалованье. «Ура! Наша взяла! » — слышалось в толпе.

Однако сразу же после праздника много передовых рабочих было арестовано и выслано из Петербурга.

В те годы в России уже возникли первые марксистские революционные кружки. Работал кружок и на Семянниковском заводе. Рабочие собирались на квартире слесаря Ивана Васильевича Бабушкина, передового рабочего-революционера. Вёл кружок Владимир Ильич Ленин. Участники кружка знали его под именем Николая Петровича.

Узнав о волнениях на заводе, Владимир Ильич встретился с Бабушкиным. Он считал, что надо немедленно обратиться к рабочим, надо написать листовку, чтобы помочь рабочим понять смысл этих событий и извлечь из них уроки для дальнейшей борьбы. При активном участии И. В. Бабушкина Ленин написал листовку «К рабочим Семянниковского завода». Эта первая ленинская листовка была тайно отпечатана на мимеографе. Один экземпляр её, правда, без начала, хранится сейчас в Центральном музее В. И. Ленина.

Листовка была сшита в виде маленьких тетрадок. Бабушкин разбросал их по заводу. Рабочие находили тетрадки и в щелях окон, и на паровозных рамах, и в ящиках с инструментом.

Листовки читали вслух, прячась от мастеров. Простые, сильные ленинские слова были понятны всем.

«Знаете, есть такая игрушка: подавишь пружину и выскочит солдат с саблей. Так оно вышло и на Семянниковском заводе, так будет выходить везде; заводчики и заводские прихвостни это — пружина: надавишь ее разок, — и появятся те куклы, которых она приводит в движение, — прокуроры, полиция и жандармы. Возьми стальную пружину, надави ее разок, да отпусти — она тебя же ударит... Но всякий из пас знает, что если постоянно, неотступно давить эту пружину, не отпуская ее, то слабеет ее сила и портится весь механизм... Как-никак, а пружина уступает только одному давлению: подавили семянниковские рабочие, глядь, и жалованье выдали, и куколок своих, струхнув, прислали; сам господин градоначальник послал офицера с деньгами. Поослабла сила давления, — пружина снова оттопырилась, и господин градоначальник, сидя в своем уютном кабинете, распоряжается, куда кому из лучших рабочих ехать из Питера. Значит, давить-то нужно, но уж давить, так давить дружней, всем в одну сторону, и не отпускать, а то опять только еще больней ударит. Много дела еще предстоит русскому рабочему, много будет жертв с его стороны, но не безнадежна его работа, и пора, уже давно пора к ней приступить... »

— Вот это по-нашему, по-рабочему сказано, — говорили рабочие, слушавшие листовку.

Напрасно старались хозяева и полиция помешать распространению ленинской листовки. Её читали, обсуждали, передавали друзьям на другие заводы...

Ленинские слова поднимали людей на борьбу. Целую неделю бастовали рабочие мастерских петербургского порта, строившие броненосец «Петропавловск»; они добились выполнения своих требований. Поднялись рабочие фабрики Торнтона, рабочие завода «Новое адмиралтейство» и других предприятий. В феврале 1895 года снова, на этот раз уже организованно, выступили рабочие Семянниковского завода. Так отозвалась в сердцах рабочих первая ленинская листовка.

М. Мельникова

РАССТРЕЛ РАБОЧИХ ЦАРСКИМИ ВОЙСКАМИ НА ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ В ПЕТЕРБУРГЕ 8 ЯНВАРЯ 1905 ГОДА И. Владимирова

Мглистое утро встаёт над Петербургом, над Дворцовой площадью, над твердыней Зимнего. Под стенами дворца выстроилось войско. Лиц солдат не различишь. На снежном поле стоит сплошная серая шеренга. По приказу царя войско стреляет в безоружных людей...

Художник И. Владимиров не выдумал содержание своей картины. То, что здесь нарисовано, он видел своими глазами, так было на самом деле. 9 января 1905 года, ровно пятьдесят лет тому назад, царь Николай II приказал стрелять в рабочих, которые пришли искать у него защиты.

Это был трудный год для русского народа. Только что кончилась война с Японией, проигранная царским правительством. Вся тяжесть войны и поражения легла на плечи бедняков. Дорожал хлеб, дорожали дрова, а за труд платили очень мало. Передовые рабочие понимали, что правы большевики: единственный выход—в борьбе. Начались стачки. Забастовал огромный Путиловский завод, за ним — другие. В январе бастовало сто пятьдесят тысяч питерских рабочих.

Правительство решило устрашить народ, утопить в крови «бунт», не гнушаясь ничем: ни ложью, ни провокацией. Тайный агент полиции Гапон убеждал рабочих пойти к царю с просьбой облегчить их участь. В ту пору многие ещё верили, что царь добр и милостив, что надо только рассказать ему правду. И вот в воскресенье 9 января на Дворцовой площади собралось сто тысяч человек. Сюда пришли женщины, старики... На деревьях Александровского сада сидели ребята: им тоже хотелось послушать, что ответит народу «батюшка-царь».

Царь ответил так, как и предсказывали большевики, отговаривавшие народ идти к царю: он ответил свинцом. Несколько тысяч людей было убито и ранено в тот день, среди них и ребята, сидевшие на деревьях.

Эта жестокая расправа обернулась против тех, кто её затеял.

Ленин писал о 9 января: «... революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни».

9 января вместе с неповинными людьми была расстреляна вера в царя и началась первая народная революция в России.

Записки путешественников

Через «Пустыню отчаяния»

Ф. Ф. Талызин, член-корреспондент Академии медицинских наук. Рисунки автора.

Четверо

Под колёсами с шипением и хрустом лопается тонкая корочка, покрывающая пески.

С таким хрустом ломается обычно молодой наст на снегу. Но здесь, где проходит наш путь, снег, наст, мороз представляются чем-то невероятным. Горячее солнце Ирана раскалило и воздух и землю. Дрожащее марево стоит над песками. Корочка, которая хрустит под колёсами пашей машины, — это соль. Мы едем по Большой солёной пустыне Деште-Кевир. Нас в машине четверо: два врача, проводник и шофёр.

Доктор Орлов приехал сюда вместе со мной из Советского Союза. Мы вместе с группой советских врачей помогаем нашим иранским коллегам справляться с эпидемиями, которые свирепствуют в Иране.

С шофёром Шараповым и проводником Ширази нас связывает не очень давнее знакомство. В маленьком пограничном городке Астаре, первом иранском городке, к нам подошёл русый сероглазый человек богатырского сложения и просто, без предисловий сказал:

— Здравствуйте. Я Шарапов. Меня прикомандировали к вам из советского консульства в Реште. Теперь я ваш шофёр. Куда поедем?

Мы ответили:

— Прямо в Решт.

И машина отправилась в Решт.

Доктор Кавалеров, приехавший в Иран до нас, рассказывая нам об эпидемии возвратного тифа в Бендер-Шахе, куда нам первым делом предстояло ехать, сказал:

— Вам обязательно нужен хороший проводник и переводчик.

— Конечно, — согласился я, — но где же мы его разыщем?

— Да нет ничего проще... Ибрагим, пригласи ко мне, пожалуйста, Ширази.

Ибрагим молча кивнул и вышел.

— Сейчас вы познакомитесь с Ширази. Это незаменимый человек. Он знает жизнь и обычаи самых разных сословий. Иранцы любезны и предупредительны, но обращение их меняется в зависимости от того, с кем они имеют дело. По народной поговорке, иранец беседует «с голубем по-голубиному, с соколом по-соколиному», и надо хорошо знать местные обычаи, чтобы никого нечаянно не обидеть. Гость здесь входит в шапке, но без обуви. Заговорить сразу о деле считается неучтивым. Сначала надо сказать хозяину ряд любезностей, расспросить о здоровье, но ни в коем случае не касаться здоровья его супруги. На взгляд иранца такой вопрос совершенно неприличен. С Ширази вы не попадёте впросак. Он прекрасно знает здешние правила вежливости.

— Это очень важно! — сказал Орлов. — Ведь уважение к обычаям народа — первейший закон путешественников.

— Вы полюбите Ширази, — помолчав, добавил доктор Кавалеров. — И если вы сумеете заслужить его уважение, он будет вам надёжным и верным товарищем и никогда не покинет вас в трудную минуту.

Лёгкий стук в дверь прервал его слова.

— Войдите, — сказал доктор Кавалеров.

В дверях появился невысокий смуглый человек с огромными чёрными усами и ярким цветком в петлице пиджака. Это и был Ширази. Кавалеров познакомил нас, и мы разговорились.

Бронзовое лицо Ширази с непостижимой быстротой меняло выражение по мере того, как он говорил.

Старинная узкая улочка в Реште. Здесь расположен пёстрый восточный базар.

В колодцах Решта плохая, невкусная вода, и для питья водоноши привозят издалека ключевую холодную воду.

Из-за этих перемен трудно было угадать его возраст. Вот Ширази улыбнулся, и кажется, что он не старше двадцати пяти лет; нахмурился, и сразу даёшь ему все пятьдесят. Узнав, что нам нужен проводник, он поклонился и сказал коротко:

— Я весь к вашим услугам.

Мы начали обсуждать предстоящую поездку.

Договорившись о дне выезда в Бендер-Шах, он попрощался и вышел быстрым и лёгким шагом.

Машина идёт по компасу

Мы заканчивали в Бендер- Шахе борьбу с эпидемией возвратного тифа, когда пришло известие, что опасная болезнь косит жителей Исфахана и там ждут нашей помощи.

Между Бендер-Шахом и Исфаханом лежит пустыня Деште-Кевир. Какой выбрать путь? В объезд пустыни — семьсот пятьдесят километров. Напрямик — четыреста восемьдесят, в полтора с лишним раза короче.

Мы решили пересечь Деште- Кевир. Ведь нашей помощи ждут больные в Исфахане, да, кроме того, в сердце пустыни, где многие десятилетия не ступала нога человека, можно сделать наблюдения, важные для науки.

Мы сторонники теории замечательного советского учёного Евгения Никаноровича Павловского, который учит, что вести войну с болезнями надо не только у постели больного, но и в тех местах, откуда приходят к людям болезни.

А приходят они из самых неожиданных, часто очень глухих и безлюдных мест. Возбудители энцефалита, малярии, возвратного тифа, с которым мы боролись в Бендер-Шахе, и многих других болезней гнездятся в насекомых и клещах; те своими укусами передают их животным. Животные, не заболевая, носят эти микроорганизмы в своей крови и снова передают их клещам, комарам или москитам.

Столетиями может существовать в природе такой никому не ведомый смертоносный очаг. А потом случайно забредёт сюда человек. Здесь с укусами паразитов к нему в кровь проникнут микробы. Человек может унести с собой болезнь в новые места. И так может начаться эпидемия возвратного тифа, принося людям страдания и смерть.

Вот такие очаги мы и хотели поискать в пустыне.

Как уговаривал нас Ширази отказаться от этого плана!

Торговец похлёбкой. На голове у него очаг с углями и котёл с кипящим супом.

— Пустыней никто не ездит, — говорил он. — Мудрая иранская пословица говорит: «Плохая короткая дорога длиннее дороги длинной, но хорошей».

— Мы ответим вам, Ширази, другой мудрой пословицей: «Дорого ведро к пожару». В Исфахане умирают люди, мы не вправе искать лёгкий путь. Да, кроме того, мы сможем посмотреть, нет ли там, в пустыне, клещей, в которых живут возбудители болезни.

— Ну и пусть живут! Кому они там мешают? Стоит ли из-за каких-то клещей рисковать жизнью учёных людей?

— Не из-за клещей, положим, а из-за больных...

— Но в пустыне нет больных! А клещей вы найдёте и на том пути, что идёт в объезд пустыни. Ведь ловили же вы их в Бендер- Шахе и на пути в Решт с кабанов снимали и с дикобразов... У вас полные трубочки этой нечисти.

— Всё это верно, Ширази, даже то, что в пустыне нет больных. Но потому-то нам и важно найти там природные очаги болезней, очаги, существующие без людей. Надо постараться уничтожить болезнь до того, как она подкрадётся к человеку, поэтому учёные ищут и уничтожают природные очаги возбудителей и среди степей, и на горных вершинах, и в лесных чащах, и в болотных топях... Нет, не отговаривайте нас. Мы во что бы то ни стало должны побывать в этой пустыне.

— Ну, тогда и я с вами, — сдался Ширази. — Погибать — так вместе.

— Зачем же обязательно погибать? — засмеялись мы.

— Не смейтесь, вы не знаете, что такое Деште- Кевир, — вздохнул Ширази, — люди называют её «Пустыней отчаяния»...

И вот Шарапов за рулём. Машина, взяв курс на юг, ныряет по песчаным волнам. В довершение сходства с мореплавателями мы по компасу определяем свой путь в безбрежном песчаном море, где нет никаких ориентиров и древние караванные тропы давно заметены ветрами.

В плену неведомых гор

Проехав часа два песками, мы очутились на берегу какой-то безымянной речки. Вода в ней была такая солёная, что опущенная в неё рука сразу же покрывалась «перчаткой» из мельчайших кристаллов соли.

Отыскав брод, мы переправились на другой берег. Но не проехали и семи километров, как нам преградило дорогу ещё одно русло. Речка пересохла, осталась топкая, густая соляная жижа на дне. Добрый час мы таскали камни, валявшиеся на берегу, и сооружали переправу — две каменные колеи для колёс машины. Весь день прошёл в «инженерных» работах, потому что дальше нам преградили дорогу ещё пять непролазных соляных топей.

— Вот так пустыня! — сердился Шарапов. —Паршивое болото солёное! Если дальше так пойдёт, мы и за сто лет не доберёмся до другого: края.

Но не знал. Шарапов, какой подарок готовила нам «Пустыня отчаяния» на следующий день.

Утром, тронувшись в путь, мы разглядели на горизонте синеватую волнистую линию.

Что это? Горы? Не может быть. На карте здесь пет никаких гор. Мы решили, что видим мираж. Но горы росли, всё яснее вырисовывались их контуры, всё выше поднимались зубчатые гребни. Нет, к сожалению, это был не мираж, — настоящие горные хребты преградили нам путь. Горы, не нанесённые на карту, горы, о которых мы ничего не знаем! Как же мы проведём машину по этим горам? Надо искать дорогу, а поиски — это непредвиденная трата времени, трата воды, бензина.

Сперва подъём был отлогим и доступным для машины. Потом он стал делаться круче и круче. Когда через час открылась лощина, тянувшаяся с севера на юг, мы обрадовались и свернули в неё, но постепенно лощина всё больше сужалась, потом вдруг повернула на запад и упёрлась в каменную стену.

— Машина, знаете ли, не коза, чтобы скакать но таким скалам, — проворчал Шарапов.

Пришлось повернуть обратно. Взяли левее, но снова наш путь преградили скалы. Уже добрых три десятка километров проколесили мы зря, а каждый лишний километр уменьшал запасы бензина.

— Вот так было и с ними, — задумчиво сказал Ширази.

Надгробия в виде львов. Они сохранились от древнейших времён.

— С кем это, с ними? — спросил я.

— С немецкими географами. Они хотели изучать Деште-Кевир, отправились сюда и не вернулись. Помните того высокого старика в последнем перед пустыней селении? Он участвовал в поисках этих учёных. Нашли кости, обглоданные шакалами, записные книжки. Там было написано, что они, заблудившись, израсходовали весь бензин, бросили свою машину и хотели вернуться по её следу, но погибли от жажды... Ведь я рассказывал вам всё это перед тем, как мы сюда отправились, Да вы и слушать не хотели!..

Весь день прошёл в поисках перевала, но горы, словно заколдованные, смыкались перед нами всюду, куда бы мы ни пытались проехать.

Мы с Орловым решили забраться на гребень горы и оттуда произвести разведку.

Осыпи, камнепады, скалистые кручи затрудняли наш подъём. В одном месте я поскользнулся и толкнул большой камень. Он сорвался и гигантскими скачками с грохотом полетел вниз, увлекая по пути другие камни. Я попытался обойти опасное место, снова поскользнулся и чуть не сорвался сам вслед за камнями. Орлов, уже закрепившийся на каком-то выступе, успел, схватив меня за руку, удержать от падения. Но вот мы достигли гребня и осмотрелись. И на запад и на восток, сколько видит глаз, непрерывной грядой тянулись горы. Нигде ни малейшего признака перевала.

Мы попробовали осмотреть местность с другой, более высокой точки, но, не обнаружив никакой дороги, спустились к машине. Было ясно, что здесь не проехать. Мы вернулись к подножию гор. Солнце багровым шаром опустилось за горизонт, и сразу наступила ночь. Сумерек здесь не бывает.

Разожгли костёр из сухих колючек, поужинали, легли спать. Перебирая в памяти все события этого трудного дня, я невольно улыбнулся, вспомнив, как энергично протестовал Шарапов, когда я в поисках клещей обследовал несколько нор, встретившихся в этих горах.

Это дверь, ведущая в богатый дом. У двери стоит женщина, закутанная в покрывало: в Иране досихпор женщины закрывают лицо. Чтобы приятно было проходить мимо дома, хозяин повесил на дереве у входа клетку с певчей птичкой.

Утром, с первыми лучами солнца, мы снова принялись искать дорогу. Шарапов вёл машину вдоль горной цепи, он то и дело сворачивал в открывавшиеся ложбины, но каждый раз они приводили нас в каменный мешок. Так бились мы три часа, пока вдруг не увидели ещё один проход, вдоль него белели кости. Ширази в волнении привстал в машине:

— Сюда, сюда, вот она, дорога! Здесь проход через горы. Старые пути караванов всегда усеяны костями погибших. Эти кости—указатели пути!

Мы послушались Ширази и через полчаса заметили справа и слева от тропы две пирамидки, аккуратно сложенные из камней. Такие холмики стали встречаться нам и дальше. Дело рук человека, путевые знаки! Значит, мы действительно на караванной дороге.

Серые клещи

Наконец мы вырвались из горной ловушки, и вот наша машина подъезжает к какой-то полуразвалившейся стене.

Здание, когда-то красивое, сильно пострадало от времени. На его потрескавшихся стенах кое-где ещё держались балконы, над центральной частью возвышался стройный купол, обрушившаяся местами арка входной двери сохранила красоту своих линий.

Видимо, это был прежде большой караван- сарай, гостиница на караванном пути.

Спускаясь по щербатым ступеням, ведущим внутрь, мы наткнулись на череп человека. Деште-Кевир на каждом шагу напоминала нам о своих победах над человеческой жизнью.

Хранилище для дождевой воды во дворе.

Задняя дверка ведёт в подземелье, где также сохраняется вода.

Но мы сейчас не думали о том, что всё ещё находимся в её власти. Мы шарили по стенам, собирали в щелях и трещинах тонкую глиняную пыль и просеивали её. И когда, глядя в лупу, мы увидели, как на тонком переплетении сита копошатся маленькие серые существа с короткими ножками и массивным телом, у нас с Орловым вырвался крик торжества:

— Вот они, орнитодорусы!

Значит, правильны были наши предположения. Десятки, а может быть, и сотни лет прошли с тех пор, как сюда последний раз приходил человек. Но серый клещ, как ни в чём не бывало, гнездится здесь, а в нём живут маленькие, невидимые спирохеты и словно поджидают случайного путника, чтобы передать с ним в города и сёла тяжёлую болезнь — возвратный тиф.

Найденные нами клещи орнитодорус-папиллипес были толстые, сытые, насосавшиеся крови. Чья же кровь служила им пищей? Ответ давала сама пустыня.

На первый взгляд мёртвая и безжизненная, она густо населена. На протяжении всего пути мам встречались жители пустыни. Огромные ящерицы — вараны — молнией перебегали нам дорогу; стада быстрых, как вихрь, куланов — диких родичей осла — появлялись среди барханов и мгновенно скрывались из виду, подняв облака красноватой пыли; вечерами пучеглазые тушканчики вылезали из нор и, словно игрушечные кенгуру, прыгали на своих тонких ножках; бесшумными тенями крались шакалы и плакали детскими голосами. Да и в караван-сарае в тёмных углах слышался шорох и писк грызунов и летучих мышей. Многие из этих ползающих, летающих, бегающих, прыгающих жителей пустыни кормят своей кровью клещей.

красными облаками поднимается она выше, выше, и зловещим багровым шаром просвечивает сквозь неё солнце. Вот уже с шипением и свистом несётся песчаная метель, закручивается вихрями, сечёт лицо мириадами песчинок. Они забиваются в глаза, в нос, в горло, ослепляют, не дают дышать. У всех растрескались губы. Шумит в ушах, то и дело идёт носом кровь.

Пить, пить! Я проверяю запасы воды. Четыре баллона уже совсем опустели.

Заброшенный колодец в пустыне. Он спрятан от солнца и песка внутри строения, и всё же он высох. Вокруг — кости верблюдов

Ураган

Машина двигалась дальше на юг, и нам казалось, что теперь уже всё самое трудное позади. Пройдено Двести шестьдесят километров — до края пустыни осталось ещё десятка два километров, а может быть, и меньше. Я нетерпеливо вглядывался вдаль.

И вот на горизонте появилось какое-то темноватое пятно. Стараясь угадать, что бы это могло быть, я уже протянул руку за биноклем, но Ширази остановил меня.

— Я без бинокля могу вам сказать, что это бад-и-кесиф, плохой ветер. И он идёт сюда! Вы видели, как бежали утром джейраны?

Я вспомнил, что стада джейранов, которые попадались нам сегодня, двигались все в одном направлении — туда, откуда мы пришли, к горам. Бежали они торопливо, беспорядочно, словно в испуге. Даже увидев машину, не сворачивали в сторону. Я заметил также, что птицы куда-то исчезли. Видимо, надвигалась опасность, которую задолго чуяли звери и птицы. А тёмное пятно всё росло, увеличивалось, оно двигалось прямо на нас, и вдруг я отчётливо понял весь ужас нашего положения...

Бад-и-кесиф — ураган пустыни — приближается. Закурились барханы. Ветер срывает с их гребней струи раскалённого песка. Всё больше в воздухе горячей пыли. Меднотом, последнем, едва наберётся несколько фляжек тёплой и мутной воды. Только бы переждать ураган!

Мы поспешно начинаем растягивать брезент, чтобы защититься от ветра и всюду проникающего песка. Но тут же приходится его свёртывать. Нашему проводнику Ширази стало плохо. Нам, врачам, достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть: ему грозит тепловой удар. А здесь, среди раскалённого ада песчаной бури, это смертельная опасность. Его жизнь на волоске. Нет, не придётся нам ждать, пока пролетит над нами бад-и-кесиф.

Поспешно оказав Ширази помощь, мы садимся в машину, и Шарапов гонит её вовсю. Ориентиром нам служит тусклый диск солнца. Сейчас полдень, оно на юге, в направлении нашего пути.

Такие селения мы увидели, пройдя пустыню, на юге Ирана. Дома здесь построены из глины.

Ветер оказывает машине бешеное сопротивление, бросает на неё потоки песка. Кажется, «Пустыня отчаяния» в ярости, что от неё хотят ускользнуть четыре жертвы. Но машина идёт вперёд, упрямо пробиваясь сквозь ревущий, воющий песчаный ад. Шарапов надвинул на глаза тёмные очки и стиснул баранку руля своими большими руками так, что на них суставы побелели.

Колёса то и дело вязнут в песке, начинают буксовать. Шарапов раскачивает машину: вперёд — назад, вперёд — назад, — чтобы вырваться. Если это не помогает, мы с Орловым выскакиваем наружу и, полуослеплённые, задыхающиеся, подкладываем доски под колёса.

Так, шаг за шагом, в непрерывной борьбе отвоёвываем мы у бури, у пустыни каждый метр.

Но что это? Кабину вдруг наполняет удушливый, едкий дым. Новая беда нагрянула на нас нежданно-негаданно. Пожар! Уже вырываются из-под кузова языки пламени. В любую минуту может взорваться бензобак.

Кажется, никогда мы не действовали с такой быстротой, как сейчас. Опасность словно удесятерила наши силы. Мы забрасываем огонь песком, на этот раз ветер помогает нам. Он тоже швыряет песок, сшибает пламя. Шарапов нырнул под колёса и, обжигая руки, вытащил огромный спутанный клубок пылающих колючек и стеблей. Вырванные бурей, они застревали за осью, между колёсами машины, и, наконец, вспыхнули, как порох, от искры, вылетевшей из выхлопной трубы.

Огонь мы погасили быстро. И снова тронулись в путь, то и дело останавливаясь, чтобы подтолкнуть буксующую машину. Шарапов с тревогой показал нам стрелку бензоуказателя. Она стояла на цифре три. Это означало, что у нас остаётся только три литра бензина.

Где же конец пустыни? Казалось уже, что его никогда не будет, как вдруг, делая очередную вылазку, чтобы освободить машину из песка, мы наткнулись на дерево. Впереди в песчаной мгле вырисовывались деревья, а за ними — очертания высокой глиняной стены. Вздох облегчения вырвался у всех!

«Пустыня отчаяния» осталась позади.

Когда машина через широкие ворота въехала в Нейрабад, нас окружили жители этого селения. Они смотрели на нас так, как смотрели бы на человека, побывавшего в пасти тигра и оставшегося живым.

* * *

Мой рассказ о приключениях в пустыне Деште-Кевир окончен. Но читатель, может быть, хочет знать, что произошло дальше, в Исфахане, удалось ли победить болезнь, которая губила там людей. Да, вместе с нашими собратьями по профессии, иранскими врачами, мы смогли предотвратить развитие опасной эпидемии.

ЛЕТАЮЩАЯ ЛАБО РАТОРИЯ

Метео-шар

Как вы, ребята, думаете: почему учёные, изучающие погоду, — метеорологи — для наблюдений над атмосферой поднимаются на воздушных шарах, или так называемых аэростатах, как сто лет назад, когда ещё не было самолётов!

Представьте себе, аэростат для них удобнее. Ведь самолёт летит своей скоростью, независимо от движения воздуха, а воздушный шар плывёт в воздухе, как лодка по воде.

Если учёный начал вести наблюдения в одном облаке, он и через час и через день будет лететь всё в том же облаке и следить за ним, а самолёт к этому времени будет уже совсем далеко, в другой воздушной среде.

Что же изучают аэрологи!

Они узнают, какая температура в различных слоях атмосферы, много ли в воздухе водяных паров, как изменяется состав воздуха с высотой, много ли в воздухе электричества, как построены водяные капельки, из которых состоит облако. Всё это они узнают с помощью множества точных приборов, которые берут с собой.

Первые воздушные шары держались в воздухе совсем недолго, а теперь они усовершенствованы, и учёные могут по нескольку суток вести свои наблюдения. Замечательный полёт совершили работники Центральной аэрологической обсерватории: заслуженный мастер воздухоплавательного

спорта С. Зиновеев, кандидат географических наук С. Гайгеров и радист М. Кирпичев.

Они плавали в воздухе без посадки почти четверо суток — восемьдесят четыре часа, — пока высокие хребты Тянь-Шаня не преградили им путь.

Так советские учёные исследуют, отчего и как изменяется погода. Их наблюдения позволяют составлять более точные предсказания погоды.

А. Масенкис, инженер-воздухоплаватель.

Шар приземлился! И сразу у аэронавтов появились добровольные помощники — ребята из ближнего села.

Как-то после уроков, когда наша редколлегия сидела над чистым листом ватмана и планировала очередной номер стенгазеты, в класс вошёл Боря Калинкин.

— Ребята, — сказал он, отчего-то смущаясь, — я вот подумал... И, по-моему... мне кажется, мы могли бы... Может, нам басни помещать, а?

Минуту мы помолчали, потому что такая мысль ни разу не приходила нам в голову. Я, как заведующий отделом юмора, конечно, заинтересовался этим предложением.

— Мы бы помещали басни, — сказал я, — если бы у нас были баснописцы. А раз их нет, так откуда же взять басни?

И тогда Боря Калинкин вынул из кармана куртки листок бумаги и протянул мне. Пока мы читали, он неотрывно следил за нашими лицами.

— Ну, как? — спросил он, когда все прочли, и покраснел.

— Что ж, — сказал наш редактор Юра Мухин. — Это басня. «Волк и ягнёнок», так? Про вчерашний случай?

— Да, — сказал Боря Калинкин.

Речь шла о том, что вчера во время перемены шестиклассник Грачёв приставал к второкласснику Куницыну, пока не вмешался проходивший мимо сторож Федосеич.

— Волк — это, значит, Грачёв? — спросил редактор.

Боря Калинкин кивнул.

Рассказ М. Бременера. Рисунки Ю. Узбякова.

— А ягнёнок — Куницын?

— Куницын, — подтвердил Боря. Юра Мухин задумался.

— Ясно ли это будет? — произнёс он неуверенно.

— По-моему, да, — сказал баснописец, — это же аллегория...

— Я понимаю, что аллегория! — . сказал Юра Мухин, почему-то рассердившись. — Мы-то понимаем, а ведь у нас есть и такие читатели, которые аллегории не проходили еще! Они и про эпитет ещё не слыхали, а ты им аллегорию! — И наш редактор озабоченно нахмурился.

Боря Калинкин молчал, видно, не зная, что возразить. Но тут мы все стали убеждать Юру Мухина, что в басне всё понятно. Кончилось тем, что решено было её поместить.

— Ага, я говорил! — торжествующе закричал Грачёв. — Я говорил, это не про меня!

Юра Мухин настоял только, чтоб над басней было написано: «Некоторые шестиклассники пристают к некоторым малышам». И после того, как на это согласились, редактор больше уж не возражал против басни Бори Калинкина.

Через несколько дней стенгазету вывесили. В большую перемену возле неё столпились ребята. Все обращали внимание прежде всего на басню.

Под нею было выведено крупными буквами «Борис Калинкин», а сам Боря стоял немного поодаль и смотрел на читающих.

Читатели, не отходя от газеты, обсуждали басню и рисунок к ней. На рисунке был изображён волк с длинными, как кинжалы, клыками, который замахнулся передней лапой на небольшого козлика, хотя в басне речь шла о ягнёнке, а вовсе не о козле.

Ребята ругали нашего газетного художника за то, что он только испортил басню, а художник оправдывался. Он уверял, что козёл и ягнёнок — это одно и то же.

Басня всем понравилась. Я слышал, да и Боря Калинкин, наверное, тоже слышал, как ребята между собой разговаривали:

— Ну, теперь у нас есть свой баснописец!..

— Ага, а ты этого Калинкина видел когда-нибудь? Он из шестого «Б», кажется?..

— Здорово он про Грачёва, да?

Но самому Грачёву басня, конечно, не пришлась по вкусу. Мы, понятное дело, и не думали, что он придёт в восторг. Однако того, что случилось на следующей перемене, мы совсем не ожидали.

Грачёв подошёл к Боре Калинкину и, держа сжатые кулаки за спиной, спросил:

— Это я волк, говори?

Баснописец побледнел.

— Ну, говори, я волк, да? — повторил Грачёв, подвигаясь к Калинкину вплотную.

— Почему ты? — тихо сказал Боря, отступая на шаг. — С чего ты взял? Это просто я изобразил... ну, вообще хулигана.

— Ага, я говорил! —торжествующе закричал Грачёв. — Слыхали?! Я говорил, это не про меня!

Вокруг собрались ребята.

— Вот, — обратился к ним Грачёв, — кто лучше знает, про меня это или нет, вы или Калинкин? А он сам сказал! Повтори-ка, Калинкин!..

И Боря, правда, неохотно, но всё-таки внятно повторил, что басня не про Грачёва, а так, вообще...

— Пожалуйста, — радовался Грачёв, — прошу теперь на меня не указывать!

Мы были поражены поведением баснописца. Я считал, что Боря Калинкин просто струсил, а некоторые всё же поверили, что, может быть, Боря, и правда, писал не о Грачёве и Куницыне.

Наша редакция решила было без всяких аллегорий назвать Грачёва зажимщиком критики. Но, подумав, мы поняли: этого нельзя сделать. Раз Калинкин отрицает, что критиковал Грачёва, как тут докажешь что-нибудь! Очень было досадно, что с первой басней так нескладно вышло. И когда Боря Калинкин вскоре принёс в редакцию вторую басню, она нам уже меньше понравилась.

Хотя эта басня была совсем про другое, в ней опять действовали волк, ягнёнок и ещё енот. Мы поместили эту басню, но не на видном месте и без рисунка.

Примерно через неделю он опять дал мне басню. Наша редколлегия её рассмотрела, и Юра Мухин велел вызвать баснописца для разговора. Когда Боря Калинкин пришёл, Юра сказал ему:

— У тебя, Калинкин, что-то каждый раз одни и те же животные. Это снижает, понимаешь ли, ценность твоих басен. Ты вот возьми Крылова почитай...

Боря Калинкин помолчал, подумал и ответил:

— Да, конечно, Крылов знал больше зверей. — Он помолчал и добавил: — И вообще он был опытнее...

После этого разговора в творчестве Бори Калинкина наступил перерыв недели на две. И только на днях он написал новую басню. Он написал о том, что приключилось у нас накануне. А накануне почти половина шестого класса «А» по наущению Грачёва сбежала с последнего урока. И вот это событие Боря Калинкин изобразил, как говорится, по свежим следам и, конечно, в аллегорической форме. В басне были не сбежавшие ученики, а резвые бараны, и к ним обращался главный баран со словами, очень похожими на те, которые произносил Грачёв. Это была удачная басня, и мы её поместили. Уж теперь-то Грачёв не сможет отвертеться!

В тот самый день, когда мы вывесили номер стенгазеты, я, спускаясь после уроков в раздевалку, увидел, что Грачёв притиснул к стене Борю Калинкина и, совсем как после первой басни, громко спрашивал:

— Говори, я главный баран, да?

— Ты! — закричал я издалека и бросился к ним. — Так и ответь ему, Борька. Чего молчишь?

Грачёв не стал дожидаться, пока я подбегу; он немедля поднёс к носу баснописца кулак и повторил свой вопрос. И я услышал, как Боря Калинкин сказал:

— Чего ты, Грачёв, вовсе я тебя и не изображал в басне, не думал даже...

У меня прямо руки опустились.

С тех пор мы больше не печатаем Бориных басен. И вообще пока что в нашей газете нет басен. Но как только в школе появится смелый баснописец, мы будем помещать его басни.

Владимир Лифшиц

ВЫШИВАТЕЛЬ

Вы когда-нибудь видали, Чтоб мальчишки вышивали?

Не видали никогда?

Да?..

Ну, а я приехал в лагерь: Речка,

Пять сосновых дач.

Льются песни,

Плещут флаги,

Взад-вперёд летает мяч.

А в сторонке,

У опушки,

Чинно,

сидя на траве, Рукодельницы-подружки Вышивают по канве

И матрёшку,

И зайчишку,

И котёнок не забыт...

Вдруг гляжу:

Сидит мальчишка Лет двенадцати на вид.

Взял он нитки,

Взял иголку

И, склонившись над холстом, Вышивает пруд и ёлку,

Как положено,

Крестом.

Вышивает со стараньем, Видно, к делу он привык. Так увлёкся вышиваньем, Даже высунул язык!..

Пристаёт к нему приятель:

— Эй! Девчонка! Вышиватель! Ты уж юбочку надень, — Вышиваешь каждый день!..

На такое замечанье

Был ответ мальчишки прост.

Отложил он вышиванье.

Встал спокойно в полный рост. Раз, два, три — и всё в порядке: Приставалу на лопатки Уложил он И опять

Сел на травку вышивать.

Значит, всё-таки бывает,

Что и мальчик вышивает!

Это видел лично я:

Вышивка отличная!

СКАЧАТЬ ЖУРНАЛ

"Пионер" 1955 №1 - Читать

Читать онлайн детский журнал Пионер - подшивка 1955 года